Путь есть всегда. Главное — его найти. Ян из Узбекистана про переход, работу, семью и личный активизм.

Мне недавно стукнуло 42. Более двадцати лет я занимаюсь звукорежиссурой, возглавляю на данный момент службу звука и видео в одном из столичных театров. В прошлом я рок-музыкант, лидер группы. Всегда очень любил петь. Но когда я начал транзишн и начал ЗГТ, голос начал ломаться. Поэтому мне пришлось на какое-то время с этим завязать. Хотя есть большое желание вернуться в это дело, но не всегда есть возможность.

Свободное время — это понятие весьма растяжимое. Скорее даже не растяжимое, а сильно сжимаемое. Потому что работаю я в государственной структуре, соответственно, если быть предельно откровенным, официальной зарплаты на то, чтобы содержать семью, на самом деле реально не хватает. Поэтому беру заказы на фрилансе. Работаю, занимаюсь рекламой, копирайтингом. Ну и по основной своей профессии, естественно, работаю. Пишу музыку, саундтреки. Буквально со дня на день буду заканчивать монтаж очередного фильма. Это меня очень радует.

Был период в моей жизни, когда я работал ведущим на радио. Я вел утренние эфиры — то что называется «кукушкой». Мой эфир начинался с восьми часов утра. И у меня были включения где-то по двадцать минут, иногда поменьше. То есть между новостями, между музыкой, между сигналами точного времени я выходил в эфир. В прямом эфире, никакой записи. Некоторое время я баловался озвучкой, делал рекламные ролики. Моя сфера деятельности — это творческая среда. Это музыка, это звук, это видео, motion-дизайн. Ну и полиграфический дизайн в том числе.

Я страйт¹, и я всю жизнь был открытым. Каминг-аут произошел еще в школьное время. Это была довольно тяжелая история. Я всегда считал, что любой каминг-аут представляет большую сложность даже не для самого представителя ЛГБТ, а для его окружения. Для близких, для родителей, для второй половинки, для друзей. Которые теперь должны будут сталкиваться с отношением общества. Лично для меня это был совершенно закономерный шаг, я не мог больше ничего скрывать. Ну, а моим близким пришлось как-то с этим жить. 

С отцом у меня отношения сильно испортились. Правда, мы вместе никогда не жили, мои родители развелись, когда мне даже года не было. Впоследствии мы с ним общались, и он упорно не желал видеть того, что я трансгендер. А когда я пошел на транзишн, он окончательно перестал со мной общаться.

На работу в нынешнюю организацию я пришел уже таким. Пришел из ВУЗа, где все знали меня как облупленного, где обращались и относились ко мне соответственно. В принципе, когда я завершил переход, я пришел к нашему директору и сказал, что поменял паспорт, он за меня только порадовался. С той поры руководство у нас менялось несколько раз, но по поводу моих особенностей дискриминации нет. 

Несколько лет назад я давал интервью для «Los Angeles Times». Эту статью очень нелепо перевели на русский язык, видимо, через гугл-переводчик, потому что было очень много неточностей. И я огреб проблем. Но не из-за того, кто я есть. А из-за того, каким образом мои слова были выставлены в этой статье. Я писал опровержение, вернее, комментарии к этой статье, которые вышли сразу на трех ресурсах. И после этого меня стали вызывать к руководству, и даже приходили люди в пиджаках, поясняли, что такие вещи говорить нехорошо. И когда в очередной раз меня вызвали на ковер, я просто предоставил им распечатку. Сказал: «Если вы не умеете пользоваться поисковиками и не знаете английского языка, то вот, пожалуйста, почитайте и давайте на этом разговор закончим».

Я очень рад тому, что ко мне относятся так, как я, наверное, того стою. Все разногласия, которые возникают, касаются исключительно профессиональной сферы. Только если мои представления о том, как мне делать мою работу, не сходятся с представлениями руководства.

Я всегда считал и считаю, что виктимность — это внутреннее состояние. И к тебе относятся так, как ты относишься сам к себе. Если ты себя уважаешь, не презираешь, если у тебя нет внутренней гомофобии и трансфобии, ты уверен в себе, ты знаешь, кто ты, и ты знаешь, какой ты. Тогда людям очень трудно противиться этому внутреннему стержню.

Было несколько эпизодов, когда приходилось сталкиваться с правоохранительными органами по разным причинам. Когда нас забрали человек тридцать, и мы разговаривали со следователем, очень многие попали под подозрение, а меня спокойно выпускали из РОВД за сигаретами. Сам этот опер давал мне деньги и просил: «Слушай, сгоняй за сигаретами, у меня кончились». Это было абсолютное доверие ко мне. Он не боялся, что я сбегу или уйду. Я уходил со своим паспортом, потому что обратно зайти без паспорта в РОВД было бы невозможно. Он меня совершенно спокойно отпускал, в силу, видимо, того, что я абсолютно не боялся.

Поэтому я думаю, что внутреннее самоощущение человека очень важно. И оно дает тот вектор, в котором с тобой будут общаться. До тех пор, пока человек не принимает себя, ему очень тяжело в обществе.

Ни в коем случае нельзя оставлять свою жизнь «на потом». Ко мне обращаются за помощью многие ребята, и я направляю их. Куда идти, где искать дружественных юристов, дружественных медиков. Как нужно заполнять документы, какой пакет документов нужно собрать. Всем этим я периодическим занимаюсь, когда ко мне обращаются.

И всем им я говорю: «Вы должны очень четко понимать, нужно ли вам это». Многие жалуются, что их «заворачивают» медики. Я объясняю, что у них работа такая. Они должны отсеять тех, кому это не нужно, и тех, кто лезет в это дело, не подумав. 

Потому что люди, желающие совершить переход — зонтичная категория. В нее входит много разного народа. Начиная от людей с шизофренией и неврозами и заканчивая собственно трансгендерными людьми. Поэтому чтобы не допустить никаких ошибок, это нормально, когда медики и юристы делают все, чтобы человек продвигался как можно медленнее. Я не говорю сейчас о западном обществе, где это приветствуется и делается легко и просто. Я говорю о бывших республиках Союза, где в большинстве случаев это достаточно проблематичная история.

И когда мне говорят, что медики возражают: «подумал ли ты» и «тебе это не надо», я отвечаю, что это правильно и хорошо. Вы действительно должны все взвесить. И я всегда был за full-time. Когда человек начинает жить в искомом статусе, я подчеркиваю, в искомом, а не в желаемом. Потому что желать можно чего угодно, потом в этом разочароваться. А когда человек точно знает, к чему он идет, это уже совсем другой разговор. 

Я всегда говорю: «Ребята, начинайте жить так, какими вы себя ощущаете, уже сейчас». До того, как вы получили документы, до того, как вы легли под нож, и были произведены органоуносящие операции. До того, как вы начали гормонотерапию, потому что это тоже наносит определенный урон организму. И если вы впоследствии решите идти в обратную сторону, у вас будут проблемы. Это индивидуально, но точно оставит отпечаток на вашем организме. Это серьезная история. Это серьезное вмешательство в свою жизнь не только в юридическом, но и в физическом плане. 

Поэтому если вы на самом деле не созданы для этого, если ваше внутреннее стремление обусловлено не столько истинным положением дел, сколько какими-то другими причинами, то вы достаточно быстро это поймете на full-time. Когда человек начинает жить в том статусе, которого он добивается, еще до всех мероприятий, юридических, медицинских. Когда человек входит в общество в том гендере, к которому он стремится. Это все расставляет на свои места. 

Было три человека, которых я таким образом уберег от непоправимых ошибок. Была девочка-буч, которая не вполне понимала, что ей нужно. И она думала, что сделав переход, она решит многие свои проблемы. Была девочка, которая вообще очень сильно колебалась. Бисексуалка, у нее были какие-то свои внутренние заморочки, из-за которых она тоже стремилась к тому же. Был еще один товарищ, там да, когда он дошел до психиатров, поставили реальный диагноз. Я ему тоже самое говорил. Другое дело, он меня не послушал. Но я ему вполне осознанно посоветовал жить как мужчина, чтобы все понять. Я видел, что человек идет немного не по своему пути. И когда он добрался до психиатров, они достаточно быстро определили у него глубокий невроз, фиксацию на фигуре отца. Там действительно были определенные проблемы, из-за которых этот человек шел не своим путем.

У меня этот full-time начался уже очень давно. К тому моменту, когда я решил, что больше не могу, даже притом, что общество меня принимает, при том, что я совершенно спокойно нашел свое место. К этому моменту я находился в долгих и уже проверенных отношениях, и меня все устраивало. Я просто понял, что чисто физически я так жить не могу. Мне на самом деле нужно идти на переход и завершать всю эту историю. Потому что full-time — это full-time, но соответствие своему внутреннему состоянию — это совсем другое дело.

В свое время я описывал это в автобиографической повести. Повесть эта не совсем окончена, я ее мыслил несколько иначе. Но тем не менее в некое законченное произведение она все-таки вылилась, и дважды была издана в Казахстане. Один раз это было издано под эгидой НГО «Амулет», впоследствии закрытой. Кажется, они попали под статус иноагентов, чем я очень опечалился. Это были замечательные люди, с которыми мы сотрудничали, проводили вечера, фестивали.

Второй раз она вышла в сборнике «Линки для странников». Сейчас достать это издание очень сложно, его даже гугл не находит. Но это была книга, где были собраны литературные произведения ЛГБТ-людей. В том числе и моя автобиографическая повесть «Человек-трансформер». Там я описывал свое состояние, проблемы, с которыми людям приходится сталкиваться. И вопросы, которые людям приходится задавать себе, и которые приходится решать обществу, сталкиваясь с такими людьми, как мы.

Наверное, хотелось бы сказать больше. Но в современных реалиях, я думаю, это не совсем уместно. Потому что есть эта нездоровая атмосфера вокруг всего нашего сообщества. В которое транс*люди попали не потому, что между нами и остальными представителями ЛГБТ можно поставить знак равенства, а потому что у нас были общие цели и общие враги. Потому что на самом деле наша история существенно отличается. 

В свое время я ездил на конференции Man's health в Москве — первый раз я туда сам ездил, второй раз возил врачей. И когда поднимался вопрос, что нужно исключать F64.0 из новой редакции МКБ, я сказал тогда, что из списка болезней «Транссексуализм» исключать не нужно. Потому что это не столько свободный выбор каждого, сколько та ситуация, с которой нам поневоле приходится сталкиваться. Свободный выбор остается только в том, насколько далеко ты пройдешь в своем переходе. Остановишься на этапе ЗГТ, или будешь делать интимную пластику, или что-то еще. В этом мы сохраняем свободу выбора. Но по сути не мы решаем, кем нам быть. Мы приходим в этот мир такими, и нам приходится как-то справляться со своими проблемами. 

До тех пор, пока мы считаемся пациентами, это немного защищает нас социально. Другое дело, что я бы перенес F64.0 из категории ментальных в категорию эндокринных расстройств. Потому что с головой-то у нас как раз у всех все хорошо. У нас проблемы несоответствия нашей физической оболочки с психикой. В какой момент это происходит, это даже медики не вполне понимают. Мы приходим в мир, и в нашей черепной коробке лежит мозг совершенно другого пола.

На конференции меня пытались закидать шапками, потому что правозащитники кричали: «Мы не больные!» А я им объяснял, что люди, которые идут на инвалидизацию, чтобы избавиться от своих проблем, считаться здоровыми не могут. Даже если нас считать здоровыми психически, с чем я абсолютно согласен, то состояние, в которое мы попадаем после всех медицинских манипуляций, это добровольная инвалидизация. И считаться здоровыми мы тоже не можем. И, если бы наш вопрос был включен в страховую медицину, то это было бы просто чудесно. Во всяком случае, для людей, находящихся на территории бывшего Советского союза.

Законодательно переход обозначен. Даже есть такой интересный нюанс на сайте «Единого окна», где оставляют заявки на оказание государственных услуг, в том числе и заявки на смену документов. И когда оставляешь заявку на получение нового паспорта, из выпадающего списка можно выбрать графу «смена пола». То есть юридически мы существуем, но очень странно. 

Законодательно наши права прописаны буквально в двух статьях Семейного кодекса — 228 и 229. В них обозначено, что мы имеем право на смену документов на основании медицинского заключения. Что это за медицинское заключение, какой орган здравоохранения должен его выдавать, какая форма — вот этого нигде не разъяснено. Более того, в Комментариях к Семейному кодексу сказано, что транс*люди имеют право сперва получить документы, а потом уже идти на операцию. 

Я специально делал нотариально заверенный перевод этой выдержки на русский язык. Однако в ЗАГСе заявили, что это подзаконный акт, и они не могут на него опираться. Нужна некая бумага из медицинского учреждения, которая заявляет о том, что смена пола произведена. Каким путем, на основании чего — здесь кроется самая большая проблема для нас всех. 

В итоге хирурги не берут нас на операцию без документа, а документ нам не дают, поскольку нужно некое медицинское освидетельствование. Нет даже общего мнения о том, как должен называться этот документ, и то, что пишут в его заглавии врачи, часто не устраивает ЗАГС. 

В обществе отношение к транс*людям разное. В этом отношении транс*девушкам намного сложнее. На Востоке общество очень патриархальное. И переход из мужского гендера в женский у нас воспринимается как капитуляция, будто бы человек с более высокой позиции переходит на позицию более низкую. Их часто смешивают с геями, все это очень сильно порицается. Хотя мальчики-бача² — это один из среднеазиатских феноменов, которые существовали сотни лет и, наверное, будут существовать и дальше. Но, тем не менее, отношение резко отрицательное. Поэтому девчонки, особенно если они живут далеко от центра, находятся в очень тяжелой ситуации. Они рискуют своим здоровьем, жизнью. Их могут выгнать из дома, их могут избить, могут посадить под домашний арест, пока они не передумают. Могут даже убить. Это правда, тут все зависит от того, в какой среде вращается человек.

Пацанам немного проще, хотя тоже полного понимания со стороны общества они не находят.

С документами у меня на данный момент все в порядке. Я уже второй паспорт получил, у первого срок вышел. Женат. Военнообязанный. Правда, как-то это произошло в обход меня. Я собирался вставать на учет, чтобы получить военный билет. Хотя я уже как бы по возрасту не подходил. В военкомате очень удивились, спросили: «А где вы были?» Я ответил: «Здесь, никуда от вас не бегал». Они еще больше удивились: «А почему мы вас не нашли?» Говорю: «Не знаю, вы ко мне не приходили». Не стал вдаваться в подробности, ситуации разные бывают, а в очередной посвящать посторонних раз в нюансы своей истории не очень-то хотелось. Дело не в том, что я что-то скрываю. Но если мне вопрос не задают, я сам флагом не машу, особенно перед незнакомыми людьми.

Они мне сказали, что раз так, я должен принести копии дипломов о высшем образовании, и на основании этого будет приниматься какое-то решение. А данные в дипломах я на тот момент не заменил.

Я отправился в свой родной вуз и столкнулся там с совершенно черствой ректоркой. Сначала я обратился к юристу вуза, он попросил два дня на раздумья и сбор документов. Через два дня мы с ним встретились, он мне все детально разложил, и мы вместе отправились к ректору. Пришли с оформленным заявлением, со всеми документами о моих изменениях и смене документов. 

Ректорка заявила, что юрист ей не указ, и она сама будет решать, что подписывать. И что она сама трижды выходила замуж, и если каждый раз со сменой фамилии менять документы, бланков на всех не напасешься. Потом он выдала, что мне нужно повторно поступать учиться или пересдавать экзамены, чтобы подтвердить, что я действительно тот человек и что получил это образование у них. Видимо, просто ждала взятку. 

Но я человек очень законопослушный, и когда дело касается каких-то таких вещей, я реагирую очень резко. Все свои вопросы я решил законным путем без единой взятки. Отказался от всех обходных путей, с которыми мог бы решить ситуацию быстрее. Но зато теперь точно знаю, как сделать это полностью законно. 

И на слова ректорки я подумал, что, видимо, придется обращаться в суд. А ей сказал: «С таким отношением к людям у вас будут большие проблемы». Она взбесилась: «Вы мне угрожаете?» «Нет, — говорю, — просто констатирую факт. С тем, как вы относитесь к людям и к своей должности, вас это до добра не доведет».

Как в воду глядел. Через четыре месяца ее сняли, и пришел другой ректор. Он оказался совершенно нормальным человеком. Я к нему пришел с тем же самым заявлением, которое мне не подписала его предшественница, и без проблем документы мне поменяли. 

Что еще касается документов. Есть такая засада для некоторых ребят. Диплом, свидетельство о рождении, паспорт – это будет все оформлено с нуля. Но если ты уже работал, и если у тебя есть трудовая книжка, то зачастую кадровики просто на первой странице зачеркивают старые данные, пишут новые и помечают «исправленному верить». Происходит аутинг. 

Но это вопрос человеческого фактора, и везде поступают по-разному. Кто-то предлагает завести с нуля, кто-то требует при новых данных обойти все предыдущие места работы, чтоб заново проставить сведения. У меня старые данные как раз зачеркнуты. А работаю я давно, с пятнадцати лет, и некоторые организации, где я работал, уже не существуют.

В целом же смена документов заняла у меня три года. И год из этого срока я бодался с ЗАГСом.

Я женат. Женат на своей однокласснице. Мы сидели за одной партой, и она присутствовала при всей моей трансформации. Она знала обо всем с самого начала.

Это любовь раз и навсегда. Чудесная девушка. Она меня очень поддерживала, особенно когда я бодался с нашими юридическими закавыками. Один год у меня совсем ничего не получалось, она меня очень приободряла. И однажды сказала: «А ты не приходи к ним просить. Ты идешь брать свое». И, наверное, это меня и повернуло в нужную сторону. 

Из забавного. Она всю жизнь говорила, что не любит лысых, бородатых и волосатых. Когда я сел на ЗГТ, все это стало проявляться. И залысины, и борода, и волосы на теле. И она как-то очень это положительно восприняла. «Ой, как о твой мохнатый живот греться зимой хорошо!»

Дело в том, что я был открыт вообще всегда. Я никогда ничего не скрывал. Наверное, единственные люди, от которых я это скрывал, — мои родители. Потому что я понимал, им это будет тяжело. И когда мы наконец откровенно поговорили с моей мамой, это было уже на середине транзишна. У нее были свои мысли по поводу меня, и она меня относила к другому классу неформалов. Это было достаточно тяжело, она очень боялась осуждения со стороны общества. Был период, когда она просила меня не появляться у нее на работе, не общаться с ее друзьями. Не показываться в том виде, в каком я есть — с бородой, с залысинами, с уже сломавшимся голосом. Ей этого не хотелось. Это было больно. 

Но со временем все разрешилось, и разрешилось достаточно просто. У нас большое число общих знакомых и тех, с кем мне приходится сотрудничать в силу своей профессиональной деятельности. Эти люди меня восприняли нормально, и отчасти они повлияли на мою маму. Когда она начинала запинаться в разговоре обо мне, они говорили, что все в порядке, мы все знаем, ничего страшного, у тебя отличный парень.

Никакой активностью я сознательно не занимался. Так просто получилось, что люди меня находят, со мной общаются и просят иногда им чем-то помочь. Иногда я помогаю удаленно. У меня есть соотечественники, которые находятся в соседних государствах, на сопредельных каких-то территориях. Если у них какие-то вопросы, я им стараюсь помочь, чем могу. Если ребята приезжают из областей, я здесь стараюсь им помочь. Куда им обращаться, какой пакет документов надо собрать. Вплоть до того, что нахожу им квартиру, где они могут жить. Некоторых даже на работу приходилось устраивать.

Был случай, ко мне обратилась одна москвичка. Она уже много лет там, собралась менять документы, а большая часть архивных материалов у нее осталась здесь. Я здесь этим занимался.

Я не назвал бы себя активистом. Просто я понимаю, насколько тяжело в этом мире нам, транс*людям, и с какими проблемами нам приходится сталкиваться. Когда я проходил этот путь, то проходил его сам. Мне никто ничего не советовал, я просто торчал на всяких форумах, пытаясь адаптировать процедуры России, Украины, Беларуси под нашу узбекистанскую реальность. И у меня юридический переход занял три года, это действительно долго. Когда сейчас ребята обращаются, мы это делаем гораздо быстрее. Если нет препон от семьи, осложняющих факторов вроде судимости, то это происходит очень быстро. Мы можем решить этот вопрос в течение трех-четырех месяцев.

Так что я не активист. Я просто стараюсь помочь людям, потому что знаю, как это тяжело.

Все то полезное, что я уже сделал, делаю и буду делать, я делаю не от какой-то организации. Хотя была у нас некая компания единомышленников. Это были ребята, которым я помог с переходом, и они захотели помогать другим. Мы работали сообща, распределяя, у кого что лучше получается. Например, один парень, который проходил переход по моим рекомендациям, виртуозно мог организовать человеку временную прописку и всю логистику этого процесса. Другому человеку очень легко удавалось находить какую-то информацию, быстро составлять документы. Мы были чем-то вроде инициативной группы. На данный момент эта группа уже не существует в том формате, в котором она была. Но мы между собой советуемся, когда к нам обращаются. Мы все всё равно на связи. Кто бы где ни был, потому что многие ребята уже уехали.

На счет того, чтобы покинуть родину, у меня возникали мысли вовсе не из-за транс*статуса. У нас девяностые годы были очень неспокойными для европейского населения страны. И то, что происходит сейчас на южных границах, меня тоже волнует. У меня здесь престарелая мать, престарелый тесть, которых, конечно, нужно будет брать с собой, ни в коем случае не оставлять.

Поэтому все мысли об отъезде у меня никогда не были связаны с моей историей. Опять-таки я считаю, что если человек несчастен сам с собой, он несчастен везде. Конечно, есть регионы, где транс*вопросы решаются гораздо легче, быстрее, с меньшим количеством препон. Да, возможно, люди в этих странах чувствуют себя свободнее. Если брать либеральную политику, которая процветает на Западе, там, конечно, во много раз проще. 

Но ведь на самом деле проблема трансгендера не столько в том, что его не принимает общество, сколько в том, что он не принимает сам себя. Речь о том, что я на фулл-тайме уже очень давно. Меня воспринимали соответственно. Если кто-то не был согласен, он встречал от меня очень резкий отпор и начинал меня за это уважать.

Поэтому я думаю, что люди, которые говорят: «Я уеду в другую страну и там наконец-то начну свою жизнь», - это примерно из той же серии, что «вот прооперируюсь, и у меня начнется настоящая жизнь».

Человек должен жить здесь и сейчас, развиваться, расширять свой кругозор. Понимать, что вокруг него происходит, чтобы не попасть впросак.

Уехать у меня возможности были. И мне неоднократно говорили, что с моими проблемами мне нужно куда-то обращаться за помощью, просить там убежище и так далее. Но для меня, наверное, важно, что я могу что-то сделать на своей земле, на своей родине. Для своих соотечественников. Для тех, кто идет тем же путем, и для тех, кому я могу быть полезен. Как профессионал, как человек, как наставник, как друг. Поэтому все бросить и ехать куда-то, за каким-то эфемерным счастьем — зачем? Почему я не могу построить его здесь, и почему я не могу поделиться этим счастьем с кем-то еще?

Законы сохранения информации таковы, что чем больше распространяешь информацию, тем только больше ее становится. Поэтому то, что я могу сделать полезного, я буду делать. До тех пор, пока могу, пока у меня есть на это силы и возможности. Для меня это важно. Может быть, это прозвучит пафосно, но это правда. Поскольку нет у меня детей и, скорее всего, их не будет, но как-то человек должен реализовываться. Я стараюсь реализовываться не только в профессиональном смысле, но и в человеческом, в социальном, в гражданском. И для меня это важно. Мне хочется делать что-то хорошее, что принесет людям пользу.

На самом деле я не люблю строить планы. Я не стратег, я скорее сёрфер. Пошла волна, ее надо оседлать и на ней ехать, куда она тебя везет. До тех пор, пока она тебя везет туда, куда тебе нужно. Потом искать новую.

Я убедился на своем опыте — чем больше мы строим планов на будущее, тем более четко мы их представляем, но, как говорится, мы предполагаем, а бог располагает. И крушение планов многими воспринимается крайне болезненно.

Я человек неверующий. Я материалист, верю в физику и математику. Меня многие за это не любят. Так что для меня в несбывшихся планах нет ни предзнаменований, ни некоего фатума.

Мы не можем знать все обстоятельства, мы никогда не владеем информацией на 100%. И мы принимаем решения, исходя из той информации и того понимания, которое есть на данный момент. Меня не раз выручал такой подход к жизни. С ним перестаешь жалеть о чем-либо. 

Даже если ты сделал то, что не оправдало твоих ожиданий, не стоит жалеть. В каждый момент своей жизни человек принимает оптимальное решение. Исходя из своих приоритетов на тот момент, исходя из той информации, которой человек обладает, исходя из своего уровня сознательности. Мы же не камикадзе — мы всегда принимаем наилучшее решение. Другое дело — то, что мы считаем наилучшим, далеко не всегда приводит к лучшему результату.

Но стоит знать свои цели. Они основополагающие. Когда у тебя есть цель, когда ты понимаешь, к чему ты движешься, планы как-то складываются сами собой. И ты перестаешь зависеть от этих планов. Ты движешься в определенном векторе, ты видишь и понимаешь, куда ты идешь. И это позволяет организовывать пространство и время наиболее плодотворным образом. Для меня закон жизни такой, именно для меня. Поэтому планы это немного не моё.

Моё — это целеполагание. С ним ты получаешь удовольствие от процесса. Ты не бежишь к какому-то финишу, после которого упадешь запыхавшийся, и будешь думать — а что дальше? А ты знаешь направление. И это важно. Это помогает не терять силы. Потому что путь есть всегда. Главное — его найти.