“Для общества мы – уголовники” - 5 историй геев из Узбекистана

Это интервью нам приходилось переносить несколько раз, так как у парней не было условий, чтобы откровенно и вслух рассказать свою историю. Даже когда мы записывали ее, парни очень нервничали, что их кто-то может услышать. Один раз интервью было прервано, потому что парням нужно было убедиться, что они одни.

***

Простите, что так затянули с интервью. Мы сейчас в такой среде, что не можем даже свободно говорить.

Все началось с того, что мы с парнем приехали в клуб. С ребятами, с которыми переписывались и общались. Приехали, чтобы сходить в клуб. Приехали без задних мыслей. Посидеть. У нас как таковых-то и клубов нет. Это скорее ресторан.

Нас было человек 9-10. Все взрослые люди. Мы все друг друга знали - так мы по крайней мере думали. В этот момент в этот клуб ворвались опера. Всех положили. Собрали имена и фамилии и в наручниках забрали оттуда. Было что-то около 10-11 вечера. Не помню точно. Я на нервах сильно теряюсь. Кому-то это рассказывать - тоже жесть. Сидим, едем, не знаем куда. Благо мое родное со мной рядом.

В общем нас забрали. Привезли в участок. Там все сняли: часы, шнурки, ремень, телефон, и посадили по разным камерам. Оттуда потом привели в кабинет на допрос.

Меня начали допрашивать. Оскорбляли. Не хочу вспоминать даже. Допрашивали на русском, потому что я говорил по-русски. Я когда по-узбекски говорю, начинаю сбиваться, тараторю. Я даже сейчас весь дрожу.

Он начал спрашивать про меня: кто ты? что ты? Обзывал, что я позорник, что я никто. Это продолжалось где-то полчаса. При этом они зырили на меня так, что я и сам уже поверил, что я больной. 

Потом он мне говорит: “Может мы с тобой договоримся? Мы сейчас расходимся, но это стоит 2000 долларов…” 

(в сторону, своему парню: Ты посмотри, никто там не идет? Постой там аккуратненько. Им не слышно?)

И вот две тысячи, говорит, стоит… Сейчас секундочку, ладно? Одну минуту. (шаги) И две тысячи долларов…

(в сторону, своему парню: Им не слышно?)

И, говорит, будешь таких как ты… все это с оскорблениями

(в сторону, своему парню: Постой там пока. Постой там.)

И говорит, будешь всю свою тусовку выдавать, когда вы там встречаетесь, сосетесь, спите… ну все в таком роде… говорит, будешь нам выдавать таких, как ты. Или третий вариант, пойдешь по 120 статье. Я сделаю так, что ты вообще никого не увидишь. И ты, и твоя шлюха. Говорит, будет аутинг... А я вообще эти термины не знал. Говорит, будет аутинг и вы вообще своей смертью не умрете. Минимум на полгода, говорит, пойдете. А я в этом во всем даже не разбирался и не понимал. Минимум на полгода пойдете, и вас даже слушать никто не будет. Ты, говорит, подумай, а я пойду с остальными педиками поговорю.

Он ушел, а меня начали избивать два каких-то мужика. Били по голове. Сломали нос - до сих пор нос не дышит. По почкам пинали, по животу. Я не хочу об этом говорить, извините.

Нас выпустили под утро, это было прям на рассвете, я это точно помню.

(в сторону, своему парню) Ой, он сюда идет или что? Дверь закрой и там стой.

К моей подруге дядя приехал, поэтому мы то там, то тут ютимся.

Вышел я и увидел моего любимого человека. Он выглядел еще хуже, чем я, но спасибо, что мы живые. Он весь опухший, никакой.

Мы уехали в свой город. Мы в ресторане собрались не в своем городе, а в другом,  побольше. 

Если честно, мы пообещали, что будем говорить этому… то ли он майор был, то ли… 

(связь прервалась на полчаса)

Простите, к нам зашел дядя подруги. Пришлось отключиться.

Мы потом уехали к себе домой. В другой город. Мы, я и мой молодой человек, пообещали, что мы будем дальше с ними сотрудничать. На этом мы и расстались с ними. Все нам естественно вернули. Мы приехали к себе уже поздно вечером. Мы на следующий день, сами понимаете, в поликлинику областную или там городскую не пошли. Мы нашли частную клинику. Туда сходили, чтобы нам посмотрели ушибы, чтобы ничего не было сломано. Дали нам только обезболивающее и мази. Мы курс лечения прошли. У меня только с головой было не в порядке из-за того, что дали по голове.

Мы оба естественно не хотели кого-то сдавать. Они говорили, что мы будем постоянно на связи, что нас никто не будет трогать за то, что мы такие. Я должен был каждую неделю или каждый месяц сообщать, где мы собираемся. Среди нас наверное кто-то был, кто также вынужден был сотрудничать. Мы и этого человека тоже понимаем, кто нас выдал. Но мы не знаем, кто это. Мы на такое не способны, чтобы вот так перевернуть с ног на голову чью-то жизнь - я так не могу. И чтобы каждый месяц созваниваться и быть на хорошем счету...? Так жить я не могу. 

Мы удалили все контакты, чтобы ни с кем не общаться. Мы все удалили, номер телефона тоже поменяли и жили своей жизнью. Ну жили и жили. Я каждый день на работу хожу, вдруг стал замечать, что возле дома несколько дней в неделю одна и та же машина стоит.

Мы вместе не живем. Мы созваниваемся-списываемся, я говорю - так мол и так. Мы подзабыли уже все как-то, уже месяц с задержания прошел.

Он сказал, что рядом с его домом тоже какая-то машина стоит, и с теми же номерами. А у него дома все живут - родители, братья, их жены, дети - все-все-все.

Я начал паниковать. Потом приходит ко мне домкомша, не знаю, как у вас это называется. Домком нашего дома. Говорит, тебя спрашивают. Участковый наш. Я говорю: “Да, конечно”. А я его знать не знал, я же не преступник, ничего такого не делал. Я его в глаза не видел.

“Здравствуйте”, - говорю. Он говорит: “Я на беседу. Подойдешь тогда-то и туда-то”. Я говорю: “ Да-да”.

Я пришел. Он говорит: “Ты подвел наше начальство. О тебе прям свысока из столицы сообщение пришло. Ты подвел одного человека”. Я спросил, что случилось? Вначале без задних мыслей, и только потом как ударом по голове воспоминания, что с нами происходило. Думаю: “Ну неужели это опять начнется и будет продолжаться? Как это возможно? Что это такое? Ну посидели мы в ресторане, мы же ничего плохого не делали. Мы же не враги какие-то, не террористы же. Опять вот это все началось. Я не представляю…” 

(плачет и замолкает)

А он говорит: “Ты знаешь, что такая статья есть? Ты, наверное, работать не хочешь там, где ты работаешь? Тебе твой дом не важен?” Ну вот это все опять начал говорить, я не хочу это опять повторять.

Я ушел никаким.

Потом списался с парнем, мы ночью встретились. Решили,  что-то с этим делать - так жить нельзя. Я никакой не преступник, я человек с высшим образованием. Я считаю, что я приношу обществу только пользу, никогда и никому ничего плохого не делал. Так же, как и мой… человечек мой.

Я думаю, как быть, как быть? Начал в интернете искать - думаю, может адвоката найти? Я же в этом деле вообще профан. Я не... (плачет) Я же не знаю эти тонкости.

В общем, я на свою голову нашел адвоката. Горе-адвоката. Он был с Америки, так он представился. Мы с моим молодым человеком с ним поговорили, пообщались, он нас выслушал. Говорит: “Да, это очень-очень плохо”. Поддержал нас. Говорит: “Я с вами”.

Сначала я ему 200 долларов отправил. Он сказал, это плата, чтобы на нам свое время уделил. И еще три тысячи долларов я ему отправил. (плачет) В общем, все, что было. Он говорит: “Я вам помогу, и этого человека поставим на место. Я с такими делами знаком”. Это было в ноябре.

Потом к моему парню его участковый тоже приходил. Также сказал, что мы подвели кого-то. А еще добавил: “У тебя есть, оказывается, муженек. А кто из вас кто? А как вы это делаете? А вам не противно? Ты маму свою хочешь видеть здоровой или пусть из-за тебя сляжет? Устроим вам аутинг.” Теперь я эти слова понимаю. Теперь. Все это время мы не знали. Он вообще трясется. У него полноценная семья. Папа инвалид. Мама. У него семья настолько гетеро. Братья у него такие. Он [участковый] говорит: “Ты представляешь что будет, только если я к твоему брату подойду и об этом расскажу? Он тебя просто зарежет.”

Мы уже хотели уехать хоть куда. Начали аккуратненько собирать вещи. Сказали своим, что работа, то-сё. И адвокат нам сказал, чтобы мы улетели заграницу, пока он что-нибудь придумает. Мы улетели за границу в ноябре.

Адвокат разговаривал с нами первые 10 дней. Говорил, что все в процессе подготовки. А мы ему и сканы паспортов, и все-все отправили, чтобы он готовил бумаги. Ему единственному доверились.

И потом через десять дней он не отвечает, не отвечает. А деньги-то кончаются. Чужой город. Языка не знаем. У нас ничего нет.

В конце-концов он нас очень далеко послал. Он сказал, что мы пидары. “Вообще нахер идите отсюда,” - сказал: “Я сейчас все ваши документы вам домой отправлю. У меня все записывалось. Вас отсюда надут и зарежут”.

Я говорю: “А как же наши деньги? Хоть что-то верните нам, чтобы мы тут какую-то жизнь начали.”

Он ответил: “Еще раз сюда напишешь или позвонишь, я всю информацию о вас отправлю вашим знакомым, друзьям, всем-всем-всем. Вы пидоры, жопоебы, забудьте мой номер. Скажите спасибо, что я с вас больше не снял. Суки вы, вас надо было там не избить, а зарезать. Вы же собаки!”.

Я подруге написал. Попросил помощи. Она говорит: “Никаких вопросов. Приезжайте.”

А мы думаем, как приехать. Когда участковый нам угрожал, он сказал, что за это статья есть. Я потом только прочел эту статью. Я до этого знать не знал. Мы настолько в этом плане лошки были. Просто любили друг друга. И любим друг друга. Мы же не воруем, не убиваем никого, запрещенного не употребляем.

Мы приехали. Сначала взяли билеты в Бишкек. Мы думали, что если в аэропорт прилетим, то… мне сестра позвонила. Сестра спрашивает: “Как там дела?”. Я говорю, что все нормально, работаю: “На работу устроился по профессии”. Она сказала, что  меня зачем-то искал участковый, подходил к ее мужу. Меня искали. Зять сказал, что я попрощался и уехал за границу на работу. И к старшей сестре тоже  приходил. Я говорю: “Ну может, по работе что-то”. А сам-то знаю, для чего искали. Прекрасно понимаю.

И к моему парню тоже домой приходили. Он каждый день со своей мамой разговаривает. Его ищут, оказывается. Участковый к брату подошел. К младшему только. И к маме. Они все думают, что мы за границей.

Мы приехали через Бишкек. Нам подруга подсказала, что в аэропорту в Узбекистане могут быть проблемы. Там же строже. А вот сухопутная граница - там легче можно договориться.

Приехали в город, где живет подруга, в декабре и по сей день мы здесь. Никто кроме подруги не знает, что мы вернулись. У нас нет ни номеров телефона, ничего. Мы с родными и близкими общаемся по Телеграму, говорим, что мы работаем, что у нас все в порядке.

Теперь у нас ничего нет, мы никуда не выходим из дома. Нас подруга, как может, кормит.

ЕКОМ и Kok.team взяли интервью у узбекистанского активиста, который был вынужден покинуть страну из-за поступающих угроз.

Пожалуйста, расскажите свою историю

Я родом из Ташкентской области. Когда мне не было еще 18 лет, я переехал в Казахстан, прожил там какое-то время, после чего переехал в Россию. Там я также прожил несколько лет, после чего вернулся в Узбекистан. По приезде я пошел в поликлинику сдать тест на ВИЧ - оказалось, что есть подозрение на позитивный статус. Я переспросил, велика ли вероятность, что при повторном тесте результат будет отрицательный. Мне сказали, что такая вероятность мала. Врачи начали настаивать, чтобы я пришел с паспортом для прохождения  повторного  теста и встал на учет, но я возразил, что встану на учет, если результат будет позитивный, в какой-то другой клинике. Я поехал в Кыргызстан, сдал там тест, который подтвердил мой ВИЧ-позитивный статус. После этого я встал на учет.

Насколько мы знаем, в Узбекистане есть законодательное требование, что если человек приехал из долгой зарубежной поездки, то он обязан сдать тест на ВИЧ. Это так?

Да, такое требование есть, но тогда я пошел по собственному решению - я регулярно раньше проверялся, и в этот раз также решил сдать анализ. Но обычно да - после приезда из-за границы, приходят люди и спрашивают, где ты был, откуда приехал и так далее.

Это какие-то официальные лица, или кто-то из махалли?

А что, махаллинский комитет это не официальные лица что-ли? Это же не просто бабушки на лавочке, они получают зарплату, у них есть связь с участковым и так далее. Да, они приходят и задают все эти вопросы.

Как изменилась ваша жизнь, когда ваш ВИЧ-позитивный статус подтвердился?

Это было очень сложно. Я понял, что я никуда не смогу уехать - в той же России с ВИЧ-позитивным статусом я не могу официально устроиться. Потом начались сложности со СПИД-центром. Хотя меня поставили на учет, мне год не выдавали терапию. Постепенно мое состояние стало ухудшаться, может быть это была психосоматика, может быть из-за вируса, но с стал часто болеть. И только после того, как я пригрозил центру судом, мне провели анализ на вирусную нагрузку и выписали терапию.

Какое отношение к позитивному ВИЧ-статусу в обществе?

Это большая стигма, здесь даже неважно - гей ты или нет. Люди боятся сдавать тест на ВИЧ, потому что опасаются, что об их статусе кто-то узнает. Вообще в каждом городе есть  кабинет инфекциониста, в котором можно сдать тест. Если поселение маленькое, то, как минимум, в областной клинике такой кабинет есть. Но люди боятся туда идти - все всех знают, и если кто-то заметит, как ты заходишь к инфекционисту, то могут пойти слухи. Все три ташкентских СПИД-центра (республиканский, городской и областной) утыканы камерами слежения - как тут пройти незамеченным? Но даже если вам удалось сдать тест так, чтобы вас никто из знакомых не заметил, нередко бывают случаи, когда сотрудники больниц приходят прямо домой, чтобы вызвать на повторный тест или чтобы поставить на учет. Они сообщают информацию родным, которым вы бы тоже не хотели говорить. А если никого нет дома, то могут и к соседям пойти попросить, чтобы те передали, что такому-то нужно обязательно прийти в СПИД-центр.

Люди, которые узнают о своем позитивном статусе, остаются с этим один на один. Это клеймо автоматически. Сколько человек после этого поконило с собой? Я не говорю о тех, кто приходит к этому спустя годы из-за чувства вселенского одиночества. Нет, я говорю о тех, кто только что узнал - им начинают названивать из больницы, говорить: ”срочно приди, иначе все о тебе узнают, мы придем к тебе домой”. Лично я, когда вышел после получения предварительного результата, чувствовал, что мир останавливается. Состояние такое, что опустились ставни. А на следующий день тебе звонит медсестра в 8 утра, но не спрашивает о состоянии, а начинает говорить: “Почему ты не пришел с документами, что ты себе позволяешь, мы придем к тебе вместе с милицией”, и подобные угрозы. А то, что человек может находиться в нестабильном психо-эмоциональном состоянии, что он мог всю ночь проплакать - они не учитывают этого. Может быть это не их обязанность, но чисто по-человечески так нельзя. И сколько людей после такого давления не справлялось? Но даже потом приходится жить в обществе полном предубеждений. Я слышал, как некоторым людям отказывали в трудоустройстве, потому что у них ВИЧ. И это не какие-то госорганы, а обычный магазин - возникает вопрос, откуда у них эта информация, если об этом знает только сам человек и медперсонал?

С какими дополнительными проблемами сталкиваются геи в связи с ВИЧ?

Это еще сложнее - я слышал, как некоторые врачи говорили: “Как вы уже надоели! Вас нужно вывезти на остров и там сжечь”. Такое часто доводилось слышать. Меня ведь позвали работать соцработником в ВИЧ-сервисную организацию, и я очень много времени провел, помогая людям, живущим с ВИЧ, в том числе и геям. С ними тоже сложно - они боятся сдавать анализы и из-за существующей уголовной статьи, боятся, что об их ориентации узнают. Не пользуются презервативами, которые получают из СПИД-центра, так как те маркированы соответствующим образом. Достанешь такой презерватив, а у партнера тут же будет подозрение - откуда у тебя такой презерватив, что ты делал в СПИД-центре? Некоторых приходилось убеждать идти сдавать анализ,  описывая то, что будет, если не начать лечение, и объясняя, что лечение нестрашное - вот как ешь каждый день, также еще и таблетки будешь пить.

Почему вам пришлось уехать?

Я, будучи соцработником, вел просветительскую работу в приложении для гей-знакомств. Я регулярно получал дискриминирующие и стигматизирующие сообщения и речи ненависти по отношению к себе и другим представителям ЛГБТ сообщества, живущих с ВИЧ. И однажды мне кто-то написал: “Зачем ты тут сидишь и заражаешь других? Я знаю кто ты, где ты работаешь и где живешь”. Они назвали мое имя и отправили мое фото.  Я никого не заражал, я и в приложении-то сидел, чтобы у парней был доступ к информации. И тогда я спросил: “А вы вообще кто?”. На что получил ответ: “Тебе лучше не знать, иначе тебя посадят или убьют и закопают где-нибудь”. Кроме этого, на квартиру, где я жил прежде, приходила милиция, спрашивали обо мне в связи с моей социальной работой. После всего этого я понял, что мне нужно уезжать.

Учитывая ваш большой опыт работы с людьми, что бы вы могли посоветовать парням, которые все-таки решатся пойти сдать тест?

Самое лучшее — это найти тех, кто уже прошел этот путь, уже есть инициативная группа, которая с большой охотой помогает, там даже могут организовать сопровождение. Это очень важно, чтобы консультация проводилась от равного равному - когда приходишь за информацией к врачам, всегда чувствуешь иерархию. Разговор с таким же парнем - всегда лучше. Кроме этого, уже наработаны контакты дружественных врачей, которые нормально относятся к ЛГБТ.

Но если у вас нет выхода на активистов, то у меня есть несколько советов. Во-первых, как я уже сказал, в любой городской поликлинике есть кабинет инфекциониста, в котором вы можете на законных основаниях сдать анонимный тест. У вас не имеют права требовать документы, в частности, копию паспорта. Могут попросить оставить номер телефона, чтобы сообщить результаты. Вы можете не оставлять его, а прийти за результатами самостоятельно. Если так получится, что у вас предварительно будет позитивный результат, то есть если у вас будет подозрение на ВИЧ, то вам нужно будет для повторного теста сообщить свои паспортные данные. Вы можете, как я настоять, что вы пересдадите тест в другом месте, например, в Кыргызстане или Казахстане, однако будьте готовы, что медсотрудники будут всеми силами пытаться вас оставить у себя.

Если у вас подтвердился позитивный ВИЧ-статус, то, конечно, нужно становиться на учет. При этом обязательно требуйте проведения анализа на вирусную нагрузку, чтобы узнать, насколько вирус активен в вашем организме.

Также при повторном тесте и при постановке на учет вас будут спрашивать о том, были ли у вас гомосексуальные контакты - вы не обязаны что-то рассказывать, вы просто можете сказать, что да, были гетеросексуальные контакты с незнакомыми людьми. Поскольку, если вы скажете, что вы гей, нет никакой гарантии, что эта информация не будет передана в милицию.

“АКТИВИЗМ ВО ВРЕМЯ ОХОТЫ НА ЛГБТ”
ТРЕТЬЯ ИСТОРИЯ ГЕЯ ИЗ УЗБЕКИСТАНА

Уже в детстве я понял, что я не такой, как все. Я был наивный такой, думал, что я один такой - ничего не знал об ЛГБТ, пока тинейджером не уехал за границу. Через годы я вернулся домой. Я слышал, что однополые отношения не одобряются, но я понятия не имел, что есть статья. Я эту уголовную часть не знал, и знакомых у меня не было из ЛГБТ-сообщества. А в Нью-Йорке я встречался с парнями, но у меня не было знакомых из Узбекистана. Я вернулся, начал знакомиться, я не знал, что можно и чего нельзя, и даже поставил на сайте свою фотографию. И потом те, с кем я вел переписку, сказали, что должен убрать их. Сначала они не верили, что это настоящие фото, думали, что я чужие использую, некоторые думали, что я подставной от правоохранительных органов - ставлю свои личные фото, чтобы потом требовать от них их фото, но мне их фото были не нужны. Я не знал всех тонкостей узбекского знакомства.

Когда я узнал о существовании статьи, я почувствовал себя ущемленным, мне было очень обидно - когда находишься не в стране, уже привыкаешь к тому, что у тебя такие же права, что и других. Я чувствовал, что это очень нечестно. Страшно не было - я думал, если все бояться будут, то ничего не изменится. 

И хотя я убрал фотографии, некоторые успели их скопировать, начали их распространять, и мне позвонил родственник, и сказал: “Я знаю про тебя”. Я переспросил: “Что знаешь?”. “Ты убрал фотографии? Я тоже такой, звоню, чтобы тебя предупредить, можем мы встретиться?”. Мы встретились, и он подтвердил, что это очень опасно, что мои фотографии распространяют, чтобы я поменял телефон и не ходил на встречи. Он рассказал, что он отсидел в тюрьме, и видел, как обращаются с теми, кто попадал по 120 статье - как их все мучали, издевались, как давали самую тяжелую и грязную работу. И хотя он сидел по другой статье, для него видеть тяжелое положение таких же, как он, людей было очень травматично. Те, кто попадает по 120 - это особая тюремная каста. 

“Она пошла и повесилась”

Так получилось, что ко мне приехала троюродная сестра - она хотела поступать, поэтому приехала в Ташкент и попросилась пожить у меня. Я согласился. Когда она приехала, она призналась мне, что она лесбиянка, что любит девушек. В тот год она не поступила, и ей пришлось вернуться домой. Она не знала, что ее ждет - отец ей сказал, что раз она не поступила, тогда она должна выйти замуж. Ей 20 лет всего было - несколько раз поступала, и не получалось - и вот в очередной раз не смогла. Когда она приехала, ей объявили, что скоро помолвка, и что она скоро покинет отчий дом. Она была в шоке - просила, умоляла, чтобы ее отпустили назад, чтобы она готовилась к поступлению на следующий год. Я позвонил, подтвердил, что она может жить у меня и готовиться, но ее не отпустили. Она не выдержала этот прессинг, что ее заставляли выходить замуж за человека, которого она никогда не встречала, и она пошла и повесилась.

Это событие заложило основу к активизму, и я больше и больше начал узнавать, как живут люди. Особенно в регионах. В Ташкенте все равно легче, можно найти информацию, можно найти соратников, какую-то поддержку, а те, кто живет в отдаленных областях - у них зачастую плохая связь и интернета нет, им не с кем поговорить, человек просто в одиночестве. Они проходят через депрессии. Еще сложнее тем, кто вырос в традиционных религиозных семьях - им еще тяжелее, так как они себя среди прочего воспринимают греховными существами. И они идут на суицид, так как они не видят себя частью общества. А общество очень гомофобное - очень много случаев, когда парень проявляет какое-то женоподобное поведение, то он подвергается насилию. 

Так постепенно я начал волонтерить, помогать тем, кто занимается вич-сервисом - раздавал лубриканты и презервативы, разговаривал с людьми. Потом с одним аутричом у нас были отношения. Обсуждая с ним ситуацию, я сказал, что нужно что-то делать, как-то открыть двери людям, которым нужна помощь. Как-то так получилось, что мы начали проводить встречи в моей квартире.

Новые волны агрессии

Потом к власти пришел Мирзиёев - у нас было ощущение, что это момент перемен, которым нужно воспользоваться, что нам нужно заявить о себе, что хватит молчать. У многих моих друзей и знакомых были ужасные истории жизни, я убеждал их, что об этом нужно рассказывать, об этом нужно говорить. Начали развиваться социальные сети в Узбекистане, чего при предыдущем президенте, при Каримове, не было. При нем Facebook и Whatsapp постоянно блокировали, а с развитием социальных сетей, люди начали больше говорить. Видимость ЛГБТ увеличилась, и если раньше угроза в основном шла от сотрудников правоохранительных органов, то теперь большую опасность стали представлять радикально настроенные группы молодых националистов, агрессивной гомофобной молодежи - с приходом Мирзиёева к тому же усилилась исламизация - многие молодые прямо рвались ехать в Сирию, воевать на стороне исламских группировок. И они взялись за очищение страны от греховной нечисти - с большей видимостью ЛГБТ пришла волна агрессии - начали создаваться страницы, телеграм-каналы, где они распространяют идеи о том, что нужно очистить страну от ЛГБТ, от иноверцев, от всех, кто не подпадает под категорию патриотов или нравственных людей. Мы видели результаты этой волны агрессии, когда представили сообщества начали подвергаться избиениям, участились подставные свидания, которые устраивали не сотрудники правоохранительных органов с целью шантажа, а радикалы, чтобы избить, чтобы записать на видео и выложить в интернет.  Это продолжается до сих пор. Тогда мы забили тревогу, начали писать в организации, в посольства, встречались с представителями разных правозащитных организаций. Не знаю, где произошла утечка. Может быть после встречи в одном из посольств - там ведь при посещении посольства сотрудники переписывают данные из паспорта. Может быть где-то там была утечка - мы начали получать угрозы. Ко мне домой приходили сотрудники правоохранительных органов, возле моей квартиры, где мы собирались, начали появляться гомофобные надписи, мат - и мне пришлось снимать жилье.

Для общества мы - уголовники

В 2019 году начались рейды сотрудников правоохранительных органов - они составляли списки, приходили к людям. Ко мне тоже приходили. Это было связано с тем, что один из беженцев, активист Шохрух Салимов сделал видеообращение, в котором рассказал, в каком положении находится ЛГБТ-сообщество. Это видео оказалось вирусным и вызвало бурную дискуссию в обществе и резкую реакцию властей. Мы не думали, что они так отреагируют, потому что обычно властям до ЛГБТ нет дела, так как нас даже за людей не считают. Но тут начались рейды. Я и сейчас поддерживаю то, что сделал Шохрух, но нужно признать, что стало опаснее. Можно привести пример - осенью того же года молодой узбек сделал камингаут в Инстаграме, а через некоторое время его убили - его нашли зарезанным.

Целью властей было запугать людей, и у них получилось - ЛГБТ очень испугались - некоторые ВИЧ-позитивные люди, которых мы уговорили начать принимать терапию, отказались приходить за препаратами, чтобы лишний раз не светиться.

Реакция властей вдохновила все эти гомофобные группировки - они прям священную войну объявили. Они с удвоенным рвением бросились атаковать ЛГБТ. Участились убийства, участились нападения - в сети много видео из разных уголков страны, и это не прекращается. Это все не прекращается до настоящего времени. Уже молодые узбекские инфлюенсеры разводят на своих страницах гомофобию, понимая, что им ничего не будет за hate speech и призывы к убийствам. 

Все, что происходит, называется state sponsored homophobia. Все те же правоохранительные органы, все те же молодые патриоты, как они себя называют, они же понимают, что никто из пострадавших не пойдет жаловаться, ведь если человек пожалуется, он тем самым раскроет, что он является ЛГБТ, и это прямой путь в тюрьму по 120 статье. Ее нужно обязательно отменять. Когда ее отменят, появится возможность и механизм наказывать тех людей, которые нападают. Пока есть статья, любой может говорить в открытую, что нужно уничтожать ЛГБТ, что мы недостойны жить. Все это прекратится, когда они тоже будут понимать, что каждое слово, действие, - все это влечет ответственность. Как мы можем добиться улучшения положения, когда есть уголовная статья? Как можно убедить людей, что мы такие же нормальные люди, когда они знают, что есть статья. Ну раз есть статья, значит, мы уголовники - на этом все и заканчивается.

Некоторые представители ЛГБТ говорят - вот, дескать, раньше мы нормально жили и до нас никому не было дела. Зачем менять, ничего не изменится, наоборот, сейчас хуже - так говорят. Я стараюсь объяснить,что раньше видимости не было, так как этого не было в социальных сетях, так как у нас как таковых социальных сетей не было. Всегда были и задержания и насилие, но это тогда просто не снимали на камеру - раньше и телефонов таких не было. И потом, во времена Ислама Каримова это было какая-то прерогатива правоохранительных органов, это для них был способ дополнительного заработка. А сейчас этим занимаются все, кто хочет. И корень только один - это статья. Это ключ, это зеленый свет всем идти крестовым походом на ЛГБТ. Эта статья - это как лицензия на охоту.

«Я ПРОСИДЕЛ В ТЮРЬМЕ ДВА ГОДА И 10 МЕСЯЦЕВ». 
ЧЕТВЕРТАЯ ИСТОРИЯ ГЕЯ ИЗ УЗБЕКИСТАНА

В 2000 году мы с моим (любимым - прим. ред.) поехали в Южную Корею на заработки — это была возможность пожить вместе. Там мы проработали два с половиной года, а потом вернулись в Узбекистан.

У него была квартира, в которой мы с ним встречались. Однажды, когда мы были там, в квартиру вошла его жена - она давно уже подозревала, что у него кто-то есть, сделала втайне копию ключа. Был скандал. После этого случая мы резко оборвали связь, однако эта история не закончилась. Ко мне на улице подошли четверо ее братьев и потребовали, чтобы я поехал с ними, в противном случае они пригрозили рассказать обо мне родственникам.

***

Сам я не из Ташкента, а из одной из областей - у нас там очень традиционные порядки, моя семья очень религиозная. Иногда в детстве я надевал какие-то женские вещи, которые мне нравились, у меня было другое поведение, жесты - когда родители увидел меня с женскими вещами, то очень удивились и разозлились. “Ты должен быть мужчиной!”, - говорили они мне. Они считали, что я какой-то больной, и чтобы вылечить, меня отправили в медресе (религиозная школа при мечети - прим. ред.) - там я прожил два года среди мужчин, домой не ездил - жил прямо там.

***

В общем, зная отношение своих родственников, я очень испугался, и согласился поехать с этими четверым. Они вывезли меня на хлопковое поле и долго били, требуя, чтобы я перестал встречаться с их зятем. Сначала я пытался отказываться, что они меня с кем-то спутали, что я никого не знаю, но после побоев я пообещал, что больше никогда с ним не увижусь.

Тогда они сломали мне ребро, но я побоялся идти в больницу - ведь у меня начали бы спрашивать, что случилось. Ребро срослось неправильно - оно мучает меня и сегодня.

Потом я узнал, что моего партнера тоже били. Тогда мы решили бежать. У нас было около 10 тысяч долларов, которые мы заработали в Южной Корее. Сначала мы поехали в Москву, где нашли турагентство, которое оформило нам визу. Оттуда улетели в одну из европейских стран, где попросили убежище.

Начав жизнь в Европе, я стал сотрудничать с местными правозащитными организациями, потом начал критиковать узбекские власти, меня стали узнавать в узбекской общине - а затем обо мне стало известно и узбекским спецслужбам.

***

Спустя какое-то время, как я получил новое гражданство, я узнал, что моя мама сильно заболела. Ехать в Узбекистан было опасно, поэтому мы моим партнером мы поехали в Кыргызстан, чтобы там, на приграничной с Узбекистаном территории, встретиться с ней. Когда я разговаривал с ее врачом, он сказал, что она в очень тяжелом положении, и что ей нельзя уезжать далеко - позже оказалось, что это была ложь, что спецслужбы попросили врача так сказать, чтобы выманить меня в Узбекистан. Мой партнер уехал в Кыргызстан чуть раньше, он планировал увидеть своих родственников.

Мы встретились с мамой в кишлаке, который располагался между Кыргызстаном и Узбекистаном - там не было четкой границей, тогда это были спорные территории, поэтому мы смогли туда просто попасть. Я провел с мамой сутки, а потом к нам в квартиру ворвались спецслужбы, которые арестовали меня и увезли в область, из которой я родом. Там они устроили мне допрос - гей ли я, с какой целью я приехал в Узбекистан и так далее. Помня о своем европейском гражданстве, я признался, что я гей. Но им было все равно - поскольку я не подавал заявление о выходе из узбекского гражданства, по местным законам я был по-прежнему гражданином Узбекистана - очень быстро мне сделали новый узбекский паспорт. Меня били, пытали, мне предъявили незаконное пересечение границы с целью пропаганды среди молодежи антигосударственных идей и подготовку государственного переворота, ну и конечно 120 статью (“мужеложство” - прим. ред.). По статье 159 “Посягательство на конституционный строй” мне должны были дать 20 лет тюрьмы.

Как террориста, меня из области отправили в Ташкент в «Гвардейскую» колонию для особо опасных преступников, где я провел 10 месяцев. Моего любимого отправили туда же. Я не хочу вспоминать, как меня там пытали. Однажды в полночь или в час ночи нас вывели на площадку для прогулок - знаете, такие показывают в фильмах, когда вокруг одни только бетонные стены, а сверху только небо и решетка. Там меня ждали несколько человек. Они спросили: “Ты знаешь, кто такие “лохмачи”?”. Я сказал, что не знаю, а они ответили: “Ну значит сейчас узнаешь”. Меня подвесили и начали избивать - я не хочу даже вспоминать, что со мной делали. Когда я терял сознание, меня обливали ледяной водой - боже, как же было холодно, я не могу забыть, как же было холодно. Когда я уже закричал, что согласен на все, они заставили меня под диктовку написать показания против двух правозащитников, живущих за границей, одной их которых была Надежда Атаева.

Потом меня вернули в область. За огромные деньги мои родственники добились, чтобы мне убрали 159 статью и 120 - так на мне осталась только статья за незаконное пересечение границы. Но в тюрьме все равно знали, что я гей - нам было очень, очень плохо. Вы не представляете, как плохо быть геем в тюрьме - геи считаются “опущенными”, “униженными”, неприкасаемыми.

***

За время моего пребывания в тюрьме я видел несколько людей, посаженных по 120. Однажды к нам в камеру привели новенького — это был карлик (корректнее говорить “маленький человек” или “человек с дварфизмом” - прим. ред.) в возрасте 60 лет. Так как он был уже пожилой, к нему очень вежливо относились, пока однажды в окно кормушки, через которое раздают еду, охрана не бросила его обвибон (текст обвинительного заключения). Его лицо изменилось - сначала покраснело, потом побелело, он схватил его - но кто-то вырвал бумаги и начал читать вслух. Так оказалось, что у него 120 статья. Начался крик, что он их всех унизил, когда жал всем руки и ел за одним столом, что теперь он будет жить в туалете. Он так плакал. Его перевели в другую камеру.

Другой случай произошел с двумя мужчинами, о которых пошел слух, что они вместе. Когда о них узнали, их так били! А потом отправили на самые тяжелые работы, их обходили за 100 метров - они потом и не жили в бараке, только на стройке.

А еще у нас в тюрьме был один политзаключенный - так на него завели внутри тюрьмы дело, якобы он кого-то домогался, и внутренний суд его приговорил по 120 статье - это было сделано специально, чтобы унизить его. Его отправили чистить туалеты - а тамошние туалеты были без канализации, все нужно было вычищать вручную. По большому счету он жил в туалете - уходил туда в 5 утра, а в полночь возвращался, чтобы только поспать.

Эту статью о бесакалбазлык (“мужеложство”) ведь именно ради этого и сохраняют - по ней обвиняют политзаключенных, чтобы уничтожить их жизнь в тюрьме. Также она используется для шантажа высокопоставленных геев. Их шантажируют правоохранительные органы. Поэтому никому не выгодно отменять эту статью.

Я просидел в тюрьме 2 года и 10 месяцев - опять же за взятку удалось оформить условно-досрочное освобождение под домашний арест. Я вышел и потом мне помогли бежать в Киев, где я уже пошел в свое посольство. Моя страна была в курсе происходящего, они писали ноту протеста, но узбекским властям было все равно. Я вернулся в страну, чьим гражданином я стал, в 2016 году. Год я провел в работе с психологом, я не мог спать, мне снились кошмары, снились пытки.

***

Мой любимый вышел из тюрьмы на два года позже и тоже сбежал из Узбекистана ко мне через Украину. Я не мог его дождаться и сам поехал в Киев встречать его. И мы до сих пор вместе. Мы вместе уже 20 лет! Он вышел со сломанной психикой и уничтоженным здоровьем - скоро ему будут делать уже третью операцию. В свои года он совсем не может работать. Его тогда тоже очень много били, говорили: “Ну ладно тот пидор, но ты же нормальный мужик, почему ты с ним был?”.

Когда я вернулся в Европу, вся община знала о моей истории — это было громкое дело. А одна правозащитница, которая тоже живет в Европе, написала на фейсбуке, что я гей. Я начал получать столько угроз! Сейчас я ни с кем из местной общины не общаюсь, мои сегодняшние друзья - иностранцы со всего света. Мне бывшие соотечественники даже из Швеции писали угрозы - пришлось писать заявление в полицию. Те, кто говорит, что переезд в Европу решает все проблемы совершенно не правы - тут тоже нет никакой свободы, в частности от земляков. Очень тяжело.

МЕНЯ ИЗБИЛИ, НАДО МНОЙ ИЗДЕВАЛИСЬ. ОНИ ГОВОРИЛИ, ЧТО МНЕ НЕ МЕСТО В УЗБЕКИСТАНЕ 
ПЯТАЯ ИСТОРИЯ ГЕЯ ИЗ УЗБЕКИСТАНА

Мне 25 лет. И я впервые приехал в США, когда мне было 19. Я уже был, как говорят, “в теме” до приезда в США. Я приехал по студенческой визе, чтобы учиться во Флориде  на бакалаврате, позже я поехал в Нью-Йорк на языковые курсы. Там я был в отношениях со своим теперь уже бывшим парнем - он тоже из Узбекистана, но из более консервативного региона. Мы познакомились, когда я еще жил в Ташкенте. Тогда я использовал приложение Хорнет, которое было популярно в основном среди тех геев, кто жил за границей. Мой парень к тому моменту тоже довольно долго жил в США. Мы очень долго переписывались, потом встретились, потом у нас с ним все началось.

В Нью-Йорке я был так сильно в него влюблен! Однажды он предложил вернуться в Узбекистан. В тот момент я не был готов к расставанию, к тому же в нашей культуре принято посвящать всего себя любимому человеку. Поэтому я согласился. К сожалению, мы расстались сразу после возвращения. Перед тем, как я купил билет, он говорил, что мы будем вместе жить, вместе учиться в одном университете. К сожалению, его страх что нас могут поймать сотрудники правоохранительных органов во время полового акта помешало нам жить вместе.

И все 9 месяцев, когда я учился в Ташкенте у меня была сильная депрессия и попытка самоубийства. Причин было много. Во-первых, я уже привык находиться в обществе, где все могут быть самими собой. Во-вторых, мне было плохо из-за расставания. Да, мы учились вместе в одном университете, но вместе не жили - все из-за его страха быть в отношениях, находясь в Ташкенте. Я не знаю, как сейчас, но в тот момент это было очень опасно. Поэтому, собственно, мы и расстались.

А однажды меня выманили через приложение для знакомств какие-то люди - тот, с кем я общался, оказался гомофобом. Когда я пришел на встречу, меня избили, надо мной издевались. Они говорили, что мне не место в Узбекистане, что я веду себя не по-ташкентски. 

Это все как-то навалилось, и я решил покончить с собой. Выпил много таблеток. У меня начались проблемы с дыханием, горлом шла кровь. Мне вызвали скорую и меня госпитализировали. Через несколько дней пришлось написать объяснительную в полицейском участке, почему я выпил много таблеток. Я написал, что у меня были проблемы со сном после возвращения из США и поэтому я выпил много димедрола. Если бы я сказал правду, думаю меня бы отправили в психиатрическую больницу .

К сожалению, все это время я не мог получить поддержку ни от родных, ни от близких или специалистов. Я никому не мог рассказать, что со мной происходит. Единственной поддержкой мне была близкая подруга в Нью-Йорке. Я сделал каминг-аут на расстоянии и она сильно поддержала меня. Другой поддержки не было.

Я решил, что нужно уезжать в США. Делал я это тайком, никому не сказал. Мама была категорически против моего выезда из страны. Она считает, что я подаю большие надежды, и она хотела бы, чтобы я находился рядом с ней и начал управлять бизнесами в Ташкенте. Но я не видел себя в этой роли. Чтобы сохранить все в тайне, я сам занимался всеми визовыми вопросами. После получения визы, я купил билет и у меня осталось в кармане 300 баксов.

Сообщил семье только тогда, когда был в аэропорту. О том, что я подал на политубежище, они узнали тоже постфактум. Они не понимали, почему я это делаю. Это было в 2017 году, но в 2019 году я сделал каминг-аут моей семье и им все стало ясно.

На удивление, мой отец очень легко принял эту новость. Он тоже жил когда-то в Америке, видел здешнюю жизнь, знал, что это нормально. Моя сестренка тоже легко приняла. Брату было тяжело, но мой   отец сказал ему, что у него два варианта: отказаться от меня или принять и общаться независимо от моей сексуальной ориентации. И он меня принял, но, насколько я могу судить, психологически ему это трудно до сих пор.

Больше всего времени, почти год, понадобилось моей маме, чтобы смириться с этим. У нее были даже мысли вернуть меня обратно и оженить. Мне об этом она ничего не сказала, но вышла на связь с родителями моих самых близких друзей, и начала планировать это все за моей спиной. Узнал я об этом от своих друзей. Настоять на своем мне помогло лишь то, что я уже находился за границей и был финансово независим от родителей.

Когда я переехал в Америку и подал на политубежище, приехал мой бывший парень и мы продолжили жить вместе. В тот момент он начал сильно интересоваться религией. Я ничего не имею против религиозных людей. Но он перестал верить в науку и у него не получалось принять себя таким какой он есть. Он единственный сын в семье, и считает, что должен соблюдать традиции, состоять в браке, жить с женой, хотя у него  нету интереса к женщинам. После того, как он стал увлекаться религией, у него появилось гомофобное отношение к ЛГБТ-сообществу, включая меня. Это сказывалось на его эмоциональном и психологическом состоянии. Я советовал ему обратиться к психологу. Он отрицал свои психологические проблемы. Я же на протяжении всех наших отношений видел, что эти проблемы у него есть. Доходило даже до того, что он проявлял свой гнев физически. Поэтому мне было лучше расстаться с ним окончательно.

***

Существует представление, что если ты в Америке, то у тебя много долларов. Но это не так. В Америке мы все же приезжие. Например, местные в нашем возрасте уже имеют определенное имущество, образование. Тут говорят на их языке. А для нас, иммигрантов, все вдвойне труднее - начать новую жизни и принять культуру. Например, когда я переехал в Калифорнию, у меня был культурный шок. Я не понимал, почему люди вместо детей заводят собак, и заботятся о них, как о детях, почему некоторые люди состоят в открытых отношениях сразу с несколькими людьми. А еще я был трансфобом. Мне кажется, это вообще большая проблема ЛГБТ-сообщества в Центральной Азии, когда считается, что быть геем нормально, а быть трансгендерным человеком - ненормально. Иммигрантом быть не легко.

Если бы люди в Узбекистане принимали тот факт, что все мы разные, если бы соблюдались права человека, то я бы проводил бы в Узбекистане несколько месяцев в году - весна и осень там прекрасные. Но сейчас это невозможно. Мама очень хочет, чтобы я начал бизнес в Узбекистане, но я понимаю, что его все равно могут закрыть, я сделаю каминг-аут, и мои успехи и мое имущество просто пропадут, исчезнут.

Я до сих пор на связи с друзьями из ЛГБТ-сообщества. Они говорят, что сейчас ситуация более-менее. Даже в соцсетях мы видим некоторых открытых геев; я рад, что они могут откровенно говорить об этом. Но также мы видим гомофобную реакцию со стороны политиков. Мне кажется, что для того, чтобы закон против геев отменили, все наши политики должны работать над собой. Это значит, читать книги, истории ЛГБТ-людей, узнавать, с чем нам приходится сталкиваться. С одной стороны, мы видим, что люди могут вести себя более открыто, с другой стороны, мы видим политиков и других известных людей, которые пропагандируют анти-ЛГБТ идеи. Это, к сожалению, не ведет к хорошему и настраивает народ друг против друга.

Одного из людей, которого я знал и с которым у меня были недолгие отношения, его убили. Однажды я проснулся и прочитал сообщение от подруги о том, что этого человека убили. Я был раздавлен этой новостью.

***

У меня есть идея создать информационный ресурс наподобие вашего (Kok.team - прим. ред), чтобы создавать контент и просвещать. Потому что я считаю, что в основе гомофобии лежит незнание. А если производить просветительский контент, то можно достучаться до людей и через медиа поменять к нам отношение общества в более позитивную сторону. Но это дело будущего, сейчас все мои усилия сфокусированы на написании книги. Для этого я провожу интервью с теми, кто живет в Узбекистане, кто сталкивает с гомофобией каждый день. В том числе и с внутренней - я считаю, что принятие себя является очень важным для каждого участника ЛГБТ-сообщества. Я делаю интервью как с русскоязычными, так и с теми, кто говорит на узбекском, и я вижу, что многие из них не справляются. В первую очередь, потому что им недоступны ресурсы. Особенно тем, кто не владеет русским языком. Им вообще трудно.

Когда книга выйдет, я планирую сделать публичный каминг-аут, издать ее под своим именем и открыто выступать за права ЛГБТ. А пока мы обсуждаем с родителями, как застраховать от потерь бизнес и как минимизировать риски для семьи, которые последуют после моего заявления.